четвер, 31 травня 2012 р.

Квартал Магнолія. Глава 9. "Чиста робота" Вела.


Глава 9. “Чиста робота” Вела.

Мені потрібен велик”, казав собі Вел протягом першого тижня великодніх канікул. “Якби він був у мене, я б міг забратися звідси від банди Коротуна, поїхати рибалити, досліджувати околиці, побачити світ”.
Але виникало питання — де взяти гроші. Мама зараз не працювала і грошей було менше, ніж звичайно. Кишенькових грошей останнім часом не було взагалі.
Вел усе думав і думав, як він може роздобути гроші.
Спочатку він намагався влаштуватися у продавців газет, але всі вони мали помічників. Потім він пішов в магазин канцелярського приладдя до містера Коуплі. Але всі знали велову репутацію.
Ти поганий хлопець”, сказав старий містер Коуплі, дивлячись на нього поверх свої окулярів. “Всі так кажуть. Завжди б'єшся.
Я не люблю битись. Пробурмотів Вел, стаючи боком, щоб сховати підбите око.
Тоді чому ти робиш це?”, спитав старий чоловік. “Глянь-но на свою куртку. Вона брудна. І на ній нема ґудзика. Мені треба охайний хлопець”
Вел глянув на куртку. Вона мала сумний вигляд. Мама вже облишила ладнати його одяг. “Це марнування часу”, сказала вона. “Ти повинен ходити голяка, тільки розмальований синім, як дикуни.”
Якщо Ваш нинішній помічник піде, Ви візьмете мене?”, спитав Вел.
Ні. Мені треба надійний хлопець”, сказав містер Коуплі і розвернувся.
Вел не мін пояснити, що він хтів бути надійним, що він ненавидів бійки. Ніхто б йому не повірив. Крім того, він був гордим, надто гордим, щоб виправдовуватись. Тому він тільки витер свого носа тильним боком руки, додавши на своє обличчя ще одну чорну пляму. Бруд так і лип до Вела.
Далі він спробував в інших крамницях і в пральні.
Чи потрібен вам підручний, що працює по суботах?”, спитав він. “Я також приходитиму кожного вечора”.
Але всі вони сказали, що у них є помічники, а хазяйка пральні крикнула: “Йди додому і вимий обличчя, перед тим як шукати роботу”.
Вел про це не подумав, тому він зовсім розгубився.
Жінки захихикали. “Скажи мамі покласти тебе в наступний пакунок прання”.
Так вони з нього сміються! Це було занадто. Вел відчув, як на очі набігають сльози, і побіг. Хихотіння дівчат з пральні все ще доходило до його вух.
У стані відчаю він повернувся додому і дійсно вимив обличчя, але, оскільки він не подумав про те, щоб вимити вуха і шию, він виглядав ніби неґр, що одяг рожеву маску. Потім він пішов до місіс Кроулі і місіс Догерті і попросив їх дати йому якусь роботу; але всі вони відповіли: “Йди геть, Веле, і не турбуй мене. Останнього разу, коли ти робив для мене покупки, ти розбив яйця і забув хліб.”
Це не була моя вина щодо яєць”, сказав Вел. “Це був Томпсон. Він підставив мені підніжку і з кошика все випало.”
Але всі домогосподині були такі як місіс Коуплі. Їм був потрібен надійний помічник. Нарешті він облишив пошуки роботи і вийшов з двору. Він сказав собі: “Цього досить, щоб довести мене до злочину. Не можна ж сказати, що я не намагався заробити гроші чесно.” Він перейшов парк і спустився по Гай Стріт, натискаючи кнопки повернення монет в кожній телефонній будці, що траплялися по дорозі; але хтось вже подумав про це. Він поцупив яблуко з прилавка, не тому що був голодний, але як помста суспільству, що відкинуло його. Він розглядав чудові, блискучі нові велосипеди, що були виставлені у вітринах крамниць.
Вел стояв там, уявляючи, як він з'їжджає з пагорба або їде вздовж моря. Він питав себе, чому інші хлопці мають велики, а він ні. І він сказав собі: “Це не чесно.”
Він почав ненавидіти всіх і відчувати, що проти нього весь світ. Він ненавидів суспільство, яке відмовило йому навіть в можливости заробити на велик. Він прийшов у супермаркет, де було багато людей, які робили покупки.
я міг би привести сюди маленького Вела і сказати йому щось поцупити. Я б став поперед нього, і він би міг покласти якусь річ в кишеню так, щоб ніхто не помітив”, подумав він.
Потім він згадав, що Лену вже вісім, і він відповідає за власні вчинки. Незважаючи на те, що Вел страшенно ненавидів увесь світ, він не хотів втягувати свого маленького брата у неприємности з поліцією.
Поки все це проносилось в його голові, він спостерігав за гдадкою жінкою в пальті з штучного хутра. Вона купила кілька яблук і збиралася покласти їх в кошик. В цей час вона поклала свій гаманець на прилавок. Не думаючи, діючи підсвідомо, Вел схопив гаманець, поклав в кишеню і побіг. Все трапилось за мить, і він щез з поля зору до тог, як жінка щось помітила.
Ось до чого його привели дрібні крадіжки! Вел вважав за дрібницю поцупити яблуко чи печиво, і тепер він вкрав гроші. Йдучи швидко, але не переходячи на біг, він прослизнув у вузьку вуличку поблизу Гай Стріт. Гаманець пік його в кишені. Він був так наляканий тим, що зробив, що його рот був сухий і він важко дихав.
Коли він дістався квартири, він сховався у вбиральні, щоб спокійно дослідити вміст гаманця. Тремтячими пальцями він відчинив гаманець і знайшов вісім фунтів банкнотами і біля восьми шилінґів сріблом. Достатньо, щоб купити беушний велик!
Тепер, коли він був вдома, він не відчував жодних докорів сумління.
Жінка за прилавком не бачила його. Ніхто з усієї юрби не помітив його. Він дійсно зробив “чисту справу”!
Але коли він стояв, дивлячись на гроші, він усвідомив, що ще залишаються труднощі. Він не міг вийти і купити велик, оскільки його батьки одразу зацікавились би, звідки він взяв гроші.
Яким же дурнем він був! Чому він не подумав про це раніше? Він залишив вбиральню, пішов у свою кімнату і сів на ліжко. Він став крадієм, і все це марно. Раптом він зрозумів, що має робити. Йому треба буде зробити вигляд, що він знайшов роботу. Це означає, що він має уходити кожної суботи і більшість вечорів. Ніхто в родині не має ні часу, ні енергії, щоб слідкувати, куди він пішов. Також завдавало клопоту те, що він не міг одразу купити велик, оскільки не міг побити вигляд, що заробляє більш ніж десять чи дванадцять шилінґів в тиждень. Перш за все він має знайти безпечне місце, щоб сховати гаманець і гроші, і це було важко, тому що квартира була така маленька і так багато людей в ній мешкало, що в ній не було таємних куточків. Вел подумав про підвал в покинутому будинку, але він був надто далеко від дому, і, потім, інші могли знайти його скарб там. Але було небезпечно ходити з вісьмома фунтами в кишені. Перший раз Вел відкрив, що не так просто сховати чиєсь багатство. Нарешті він вирішив покласти гаманець під свій матрац. Але перед тим як зробити це, він витяг з гаманця зайві вісім шилінґів, тому що було так класно купити цукерки чи цигарки, чи навіть піти до кіна після всіх цих тижнів без кишенькових грошей.
Як тільки в кишені Вела з'явились гроші, він захотів похизуватися, показати зграї Коротуна, що він багатий, що він дійова, заповзятлива людина, яка не боїться поліції. Але було значно важче придумати, як це зробити.
Коли він пройшов крізь двір, він побачив Коротуна і Непа, що курили за сараями для велосипедів. Вони не могли напасти на Вела, оскільки у дворі також були Спрот і кілька жінок. Тому Вел спокійно пройшов двір і вийшов на вулицю, але коли він підійшов до тютюнового кіоску, у нього виникла блискуча ідея. Ті хлопці курили звичайні сигарети, але він, Вел, їм дещо покаже. Він зайшов у кіоск і сказав: ”Дайте, будь ласка, дві сиґари для тата.” Сиґари коштували біля двох шилінґів штука, але не шкода було витратити два шилінґи, щоб похвастатись перед зграєю Коротуна. Батько Вела інколи купляв сиґару чи дві, і тому продавець дав їх Велу без жодних питань.
Коли Вел прийшов в парк, він почав курити свою сиґару. Він раніше курив недопалки, але ця сиґара була значно міцніша. Проте Вел був ладен зробити буд-що, щоб справити враження на Коротуна і Непа.
З сиґарою в роті Вел пройшов через двір. Сиґара так сильно пахла, що блакитний дим досяг Непа і Коротуна. Вел не хтів псувати ефект, тому він промарширував крізь двір і піднявся сходами до своєї квартири. Але коли він піднявся до верху сходового маршу, він раптом відчув таке себе так дивно, що мусив сісти на сходи, і напіввикурена сиґара випала з його руки на підлогу.
Мама знайшла його там, коли поверталась з магазину. Він сидів, спираючись головою об стіну, його очі були заплющені, а на підлозі лежала сиґара.
О Господи, Веле, що трапилось?”
Він відкрив очі і намагався встати, але його обличчя під брудом було зелене.
Потім мама побачила сиґару і спитала: “Де ти дістав цю річ?”
Дехто дав її мені”. Хоча йому було так погано, він все ще міг думати.
Та кинь ти!”. Мама достатньо знала Вела, щоб розпізнати брехню. Вона швидко нагнулась і обшукала його кишені. Її пальці торкнулись срібний монет, і вона скрикнула. “Звідкіля ти роздобув це?”
Після павзи Вел відповів: “Я заробив це.”
Ясно”, сказала мама. “Ви не надурите мене, мій пане. Ви повернетесь у квартиру зі мною. У мене є один-два питання до Вас.”
В загальній кімнаті мама повернулась до Вела. “Ти це поцупив?”
Ні.”
Не бреши мені.” Вона підійшла до Вела ближче; її обличчя, звичайно усміхнене, було бліде і схвильоване. “Де ти дістав гроші, Вел? Поклади їх. Я знаю, що ато і я нічого тобі не давали, отже, бути того не може, щоб вони дістались тобі по чесному. Коли я скажу татові, він тебе відлупцює як слід.”
Ні, мамо!”, Вел поставив між собою і мамою крісло, оскільки не зважаючи на її добру вдачу вона дійсно розсердилась.
Кажи мені правду!”, крикнула вона. “І віддай мені ті гроші. Де ти подів їх?”
Дуже повільно і неохоче Вел монета за монетою витяг гроші зі своєї кишені. Три шилінґи, чотири. Він надіявся залишити для себе хоча б два шилінґи, але мама очікувала, поки він не віддав їй все. Коли вона забрала гроші, то перейшла до питань.
Де ти дістав це?”
Я — я знайшов це.”
Де?”
Вел почувався надто погано, щоб придумати правдоподібне пояснення, тому він сказав правду. “В супермаркеті.”
Як ти знайшов це?”
Воно було на прилавку.”
Весь цей час Вел намагався підійти ближче і ближче до дверей. Він сподівався втекти, якби йому вдалось відволікти мамину увагу хоча б на мить. Але вона його випередила. Вона сама кинулась до дверей і схопила його за комір.
Тепер я з тебе витягну правду, Веле Бернерс, навіть якщо мені доведеться вибити її з тебе. Чиї це гроші?”
Вел зашарівся. “Я не знаю. Хтось упустив гаманець.”
Це инша брехня”, сказала мама. “Де зараз гаманець?”
Вел побачив, що зробив дурницю, згадавши гаманець. “Я викинув його”, сказав він.
Це ще одна брехня”, сказала мама, яка тепер була дуже сердитою. Було жахливо виявити, що її син — крадій. Вона трусонула його і крикнула: “Ти зараз віддаси мені той гаманець!”
Вел бився і боровся, намагаючись вирватись, але вона міцно тримала його. “Я не зроблю це, не можу зробити”, ридав він, тому що не міг втратити єдиної можливости придбати велосипед.
Де ти сховав його? Якщо ти не скажеш мені, я відведу тебе в поліцію і вони доправлять тебе до Борсталя.”
Коли Вел нарешті сказав, що гаманець під матрацом, вона одразу пішла до ліжка і витягла гаманець.
Ти крадій, брудний поганий маленький крадій”, крикнула вона і вліпила йому дзвінкого ляпаса. “Твої дідусь і бабуся померли б від сорому, якби дізнались, що ти зробив. Тато і я виховували тебе чесним. Ми ніколи в своєму житті нікого не обманювали, і тепер гляньте-но на нього! Брудний, ниций обманщик!” Вона раптом відчула слабкість, її гнів пройшов, вона сіла в крісло і почала гірко ридати.
Вел стояв поряд, з жахом дивлячись на неї. За все своє життя він ще не бачив, щоб мама плакала. Тепер, коли вона назвала його брудним, поганим маленьким крадієм і обманщиком, його гордости було завдано удару. Він ніколи не вважав себе крадієм. Він вважав, що це одна з його пригод. Навіть взяти гаманця було не крадіжкою, але помстою людям, які вперто не хотіли дати йому заробити грошей. Але мама сказала, що він осоромив родину. Вона назвала його крадієм.
Як ти міг зробити це, Веле? “, мама продовжувала ридати. “Як ти міг? Я виховала тебе порядним. Я зробила все, що могла, щоб забезпечити тебе одягом і їжею. Я рано вставал і йшла на роботу, навіть коли хворіла. І тепер поглянь, що ти зробив! Все це було марно.” І вона ще дужче розплакалася. Вона згадала безсонні ночі, коли Вел був малям, її заощадження, витрачені на його перші маленькі штанці, його іграшки, його шкільні туфлі, його літні канікули. Так, все, що вона зробила для нього, було намарно, якщо йому судилося вирости злодієм.
В цей час сльози побігли також по Веловій щоці, залишаючи смужки по його брудному обличчю. Він відвернувся від своєї матері, щоб приховати, як тремтять його губи. Він не міг плакати перед жодною жінкою, навіть перед своєю матір'ю.
Я хотів велосипед”, сказав він. “Всі инші хлопці мають велосипеди.”
Я б дала тобі велосипед, якби мала гроші”, проридала мама. “Ти знаєш це, Вел. Але красти для цього — о-о!”
Я не хотів для цього красти”, сказав Вел. “Я намагався отримати роботу, але ніхто не хотів мене найняти. Я всюди шукав. Вони сміялися з мене — вони сказали — вони сказали...”, і він теж почав ридати.
Поступово обидва вони більш-менш заспокоїлись.
Я так тобою пишалася, Веле”, сумно сказала мама. “Ти навіть собі не уявляєш. Так само і тато. Треба було б відправити тебе до недільної школи. Але я завжди така втомлена. Веле, ми повинні повернути гаманця.”
Вел схопив її руку. “Ні, мамою Вони заарештують мене. Ні, ми не можемо повернути гаманця.”
Ми мусимо.” Вона піднялась і витерла очі. “Ми підемо до поліції і скажемо, що ти підняв його з підлоги супермаркета. Ми скажемо так. Іди і вимий обличчя, Вел. Ти підеш зі мною.”
Ні, мамо. Я не можу. Вони здогадаються.”
Ти підеш зі мною чи я розповім татові.”
Вел глянув на неї. “А що як та жінка не пішла в поліцію?”
Після того ми підемо до супермаркету. Можлива, вона зчинила там галас. Але ми маємо віднести гаманця до поліції. І ще, Веле: це має стати кінцем крадіжок. Поцупиш одну річ, поцупиш і иншу. І якщо я упіймаю тебе знов, я власними руками вручу тебе поліції. Я не терпітиму крадія у своїй родині.”
Вони пішли до поліцейського відділку, і мама підійшла до реєстраційного столу, поки Вел стояв позаду. Він знав більшість поліцейських їхнього округу, і сподівався, що вони його не впізнають.
Мій син знайшов це в супермаркеті, за фруктовим прилавком”, сказала мама поліцейському за стійкою. “Я вирішила за найкраще принести це прямо сюди на випадок, якщо та — та особа, яка загубила це, звернеться до вас. Я також і в магазин повідомлю, якщо вона — чи він піде туди.”
Велу здалось, що поліцейський допитливо глянув на нього, але чоловік промовчав. Він порахував гроші в гаманцю, запитав маму про подробиці і все записав.
Ми дамо Вам знати, якщо хтось до нас прийде”, нарешті сказав він.
Веле”, сказала мама, коли вони йшли додому. “Наступного тижня я лягаю до лікарні. Лежачи там, я не матиму ні спокою, ні спочинку, якщо боятимусь, що ти щось накоїв.”
Вел мовчав.
Що, як тато прийде і розповість мені, що тебе схопили?”
Вел вклав свою долоню в її, як він робів ще тоді, коли був маленьким.
Веле, обіцяй мені, що ти більше не зробиш нічого такого!”
Він потис її руку, і вони більше до цього не поверталися.





середу, 30 травня 2012 р.

Северный Свет. Глава 2.


Следующий день был ясный и свежий, и на голубом небе промелькнуло только несколько облаков — живительная погода. Хотя все предки Пейджа придерживались евангелических убеждений, он не часто ходил в церковь. В то время как его жена и Дороти отправились на одинадцатичасовую службу, он срезал с лужайки заднего двора несколько ранних цветов для Коры, прихватил книгу, которую прислали для обзора и которая, по его мнению, могла заинтересовать Дейвида, и сел в машину. Медленно выехав из гаража, он поехал по уличке вдоль задней стороны домов, так как не хотел вызвать неудовольствие соседей. Но ему все же не удалось избежать встречи с мисс Харботтл, вдовой близкого друга его отца Боба Харботтла, и пожилая женщина, которая, по праздничному одетая, не спеша шла в церковь, ответила на его приветствие и взглянула с укором.
Скоро он выехал на дорогу к Слидону. Волнения прошлого вечера оставили его; он чувствовал себя необычайно счастливым. Занятый своей работой, Пейдж имел немного развлечений. Его не интересовали ни гольф, ни теннис; фактически, он не был создан для игр, к тому же он имел склонность, хотя ему было только сорок девять, к болезни сердца, которую, несмотря на качание головой доктора Барда, он не принимал во внимание, считая скорее досадной, чем серьёзной. Фактически Генри был тихим парнем, скромным от рождения и вышколенным в юности его родителями, которые считали, что строгость — это основа хорошего воспитания. Даже когда он стал мэром, представительские функции были для него в тягость, и Алиса часто имела причину упрекнуть его в том, что она называла «непродвинутостью». Он любил свой сад, и выращивал в маленькой теплице довольно красивые пеларгонии; другим его развлечением было перебирать свою коллекцию старинного стаффордского1 фарфора; и он получал огромное удовольствие от организации осенних выступлений оркестров, которые он каждый год приглашал в Хедлстон и которые стали отличительной особенностью города. Но больше всего ему нравилось время от времени ездить к морю, особенно в Слидон, который, несмотря на близость к Хедлстону, оставалась самой неиспорченной рыбацкой деревней на всем северо-восточном берегу. Он ездил туда, будучи ребёнком, и теперь там жил его сын. Но кроме этого важного обстоятельства, очарование деревни состояло для него в том, что здесь выжила часть настоящей старой Англии.
Это было страстью Генри, его религией, его хотите, его манией: та Англия, что была и что должна быть вновь. С тихой искренностью он любил свою страну, ткань её земли, также как и соль омывающего её моря. Он видел, как со времен войны ухудшилась жизнь страны. Но это должно было быть всего лишь временными последствиями той титанической борьбы. Англия должна вновь подняться.
Перед ним уже были низкие очертания Слидона. В гавани над волноломом висело облако брызг. Он проехал мимо причаленных смэков (одномачтовое рыболовное судно - С.С.) и сушившихся сетей, вокруг побелённого здания береговой охраны, и въехал на утес, где был дом Дейвида.
Когда он вышел на песчаный гребень, он увидел, что Кора ждет в дверях. Она была без головного убора, и её иссиня-черные волосы метались вокруг обветренных щек, ее темно-красное платье обтягивало длинные руки и ноги, казалось, что она излучает тепло и нежность, которые вернули к жизни его сына. Она обеими ладонями пожала его руку, и ещё до того, как она что-либо сказала, он знал, что она рада видеть его.
«Как он?», спросил Генри.
«Хорошая неделя. Сейчас он наверху... пишет». Когда они зашли, она посмотрела на окно чердака, из которого доносились приглушённые звуки концерта Белы Бартока2. «Я позову его».
Но Пейдж боялся беспокоить Дейвида. Его книга, о доисламской поэзии, предмете, которым он интересовался еще со времени учения в Баллиол-колледже3, двигалась с трудом. За прошедшии шесть месяцев он изучил три арабских диалекта и теперь переводил Китаб аль-Агхани4 - Книгу Песен. Лучше не рисковать отвлекать его внимание. Видя его волнение, Кора улыбнулась.
«В любом случае обед не будет позже в половине первого».
Даффодилы5 понравились ей больше, чем он ожидал. После того как она выразила восхищение ими и связала их в слишком тугой букет, она повела его в сад, расположенный за домом, защищённый от господствующего здесь бриза каменной стеной сухой кладки, и показала, что она сделала за прошедшую неделю. Новый участок для овощей был готов и аккуратно обложен каменной оградкой.
«И кто здесь копал?»
«Конечно, я», она весело рассмеялась.
«Не много ли это для Вас? И дом, и готовка... и Дейвид».
«Нет... нет. Я сильная, да. И мне действительно нравиться сад». Она стыдливо взглянула на него. «Знаете, у меня никада раньше не было такой возможности».
Когда она пошла на кухню, Генри прогуливался взад и вперед по тропинке среди рябин и беззлобно размышлял о том «никада». Ну и что с того? Лучше пусть буде добросердечная молодая женщина, чем совершенный знаток грамматики, особенно если эта женщина — Кора. Скоро она позвала его из черного входа.
В переднй комнате на столе была сложена свежевыстиранная одежда; ножи, фарфор, в общем, все мелкие вещи, которые он подарил им — были аккуратно выставлены; манил взгляд лежащий на блюде поджаренный до золотистой корочки жареный цыплёнок. Во всем что она делала Кора, проявляла умение, вид отзывчивой готовности, что скромно выражала её желание угодить.
Они подождали, музыка наверху умолкла, и чуть позже появился Дейвид — как обычно, немного отстранённый, но Пейдж сразу увидел, что он в хорошем расположении духа. Он хорошо выглядел, несмотря на его как всегда экстравагантный наряд — свитер под шею, вельветовые штаны, замшевые ботинки — этот наряд не помогал увидеть, каким симпатичным парнем был Дейвид — очень высокий, как Кора, но худой, все еще слишком худой, с мягкими светлыми волосами, светлой кожей и красивыми ровными зубами.
«Как продвигается дело?», Спросил его Генри, пока Кора нарезала цыпленка.
«Неплохо». Несколько секунд он равнодушно осматривал сервированный стол, на котором аппетитно лежали крылышки, брюссельская капуста, картофельное пюре, приготовленное Корой, потом небрежно взял вилку.
«В редакцию прислали новую биографию Эдуарда Фитцджеральда».6
Дейвид поднял брови.
«Я думал, ты захочешь просмотреть ее», защищаясь, пробормотал Пейдж.
Дейвид недоуменно взглянул на отца.
«Не говори мне, что ты восхищаешся Халифом Восточной Англии... человеком, написавшим неоценимые строки:
"Човган судьбы, как мяч, тебя гоняет.
                               Беги проворней, - спор не помогает!7»
Пейдж усмехнулся. Он не имел ничего против покровительственного тона Дейвида: это была не более чем поза, которая была допустима для человека, который был одним из лучших студентов в Оксфорде. Образование самого Генри было оборвано внезапным вызовом в редакцию по поводу болезни его отца. Пейдж восполнил его интенсивным чтением, но все же в Эдинбургском Университете, куда он поступил по настоянию своего отца, Роберта Пейджа, который в свое время также учился там, он провел не более двух лет.
«Хайям тоже не плох», возразил он мягко. «Рёскину8 это нравилось».
Дейвид скорчил гримасу и произнес строчку по арабски.
«Таково мое мнение о старом Омаре».
«Что это означает?», спросила Кора.
«Боюсь, я слишком мало знаю тебя, чтобы объяснить тебе», сказал Дейвид и зашелся таким странным смехом, что Генри посмотрел на него с подозрением. Хотя было облегчением слышать его смех, при вспоминании о тех днях, когда его сын сидел, опустив голову и намертво зажав руки между коленями, уставившись в пол, повергнутый в ужасную депрессию. Ночи были ещё хуже, с бесконечной бессонницей, наполненной страхом перед неизвестным врагом. Его военная служба не была особенно трудной — он сражался на Крите, потом во время отступления переболел дизентерией. Но напряжение породило чрезмерную чувствительность, которая, сохранившись в течении лет учебы в Оксфорде, привела, восемнадцать месяцев назад, к серьёзному нервному срыву. Навязчивый невроз с признаком паранойи, называл это доктор Бард, но Генри не мог согласиться, когда врач настаивал, что замечал в Дейвиде серьёзную невротическую тенденцию ещё с тех пор, как он был мальчиком — это возмутительное мнение едва не разрушило их долгую дружбу.
Но сейчас произошли небольшие изменения. Наблюдая приподнятый дух Дейвида, Пейдж чувствовал, что его женитьба, такая необычная, но такая удачная, спасла его. Шанс представился ему в Скарборо, где он проходил трудотерапию. После плетения корзин он вернулся домой, с бледным лицом, все еще трясущийся, но восстановленный. Вдвойне странно, что он никогда не проявлял серьёзного интереса к женщинам, особенно к тем, чей нетренированный ум представлял собой противоположность его собственному. Возможно, именно недостаток образования Коры привел к возможности сблизиться с ней. Погруженный в глубину бездны, он инстинктивно потянулся к самому простому существу, которого он мог достигнуть. Как хорошо, что ей оказалась Кора.
После обеда, когда она убрала со стола, Пейдж с сыном сидели у окна и разговаривали. Обычно Дейвид много не говорил о своей работе, но сегодня его сдержанность прошла; он был весел и открыт. Перевод одного из его эссе, «Земля ночи», был напечатан в Mercure de France9, и он показал личное поздравительное письмо, полученное от редактора. Признание его таланта, необходимый стимул для него, был также тайным ободрением для Пейджа, который надеялся, что Дейвид скоро сможет присоединится к нему в усовершенствовании газеты.
У них был обычай гулять вместе, но в тот день Дейвид извинился за себя и поднялся наверх работать — он стремился полностью использовать рукопись, которую он одолжил из Лондонской Библиотеки и которую должен был вернуть на следующий день. Кора оделась и они с Генри отравились в гавань.
Сперва они не разговаривали. У нее был дар молчаливого дружелюбия, ктороый создавал чувство, что знаешь ее много лет. Когда они пересекли песчаную бухту, где высохшие, слежавшиеся водоросли хрустели у них под ногами, и обогнули волнолом, она взяла его руку, подставляя себя морскому бризу с радостным забытьём.
«Вы бы надели более тёплый плащ», сказал он, заметив, что она легко одета.
«Мне не очень холодно», ответила она. «Вы бы не хотели уйти отсюда?»
«Пойдёмте», сказал Пейдж. Присутствие Коры освежало его.
В конце пустынного причала они стали под прикрытием стены станции спасательных лодок, наблюдая за кружащими в небе чайками. Перед ними расстилалось море; ветер приносил острый вкус соли. У него было странное чувство, что он мог бы остаться здесь навсегда. Наконец он нарушил молчание.
«Вы так много сделали для Дейвида».
«Он много значит для меня», быстро произнесла Кора. Она взглянула Пейджа, потом отвела взгляд. «Я не была счастлива до того, как мы встретились».
Генри почувствовал, что она оказывает ему честь, открываясь ему. Её немногословность, отсутствие той болтливости, которая так не нравилась ему в женщинах, было первым, что понравилось ему в ней. Уже тогда он заметил в ней смиренное стремление к привязанности, желание войти в семью, с которой она была соединена браком, что наводило нам мысль о пережитых лишениях. Позднее это подтвердилось, когда она рассказала о своей жизни, как её родители умерли несколькими годами ранее, как она жила в Лондоне с тёткой, подрабатывая на низкооплачиваемых работах. Она не выказывала ни нотки жалости к себе. Но сейчас возникло ощущение, что сквозь её нынешнее счастье пробился слабый, но безошибочный отзвук печали.
«Вы много времени были одиноки?»
«Да», ответила она. «Что-то вроде этого».
Сильно подул ветер, и Генри положил руку на её плечи.
«Я не хочу, чтобы Вы вновь чувствовали что-то подобное. Теперь Вы принадлежите к нам. И мы никогда не дадим Вам чувствовать себя одинокой. Моя жена говорила об этом только вчера... интересовалась, не скучно ли иногда здесь Вам и Дейвиду. Вы оба могли бы время от времени приезжать в Хедлстон на танцы.
«Я не большая любительница танцев», сказала она, потом добавила, хотя ее замечание могло странно прозвучать, «Дейвид тоже... он не из тех.»
«Тогда театр, или концерт?»
Она повернулась к Генри.
«Знает, мне нравиться жить здесь. Также мне нравится тишина. Ночью, в постели» - она неожиданно покраснела, как будто сказала что-то неправильное, но продолжила - «когда ветер обдувает дои и слышен шум волн, ты как будто находишься в замке, если Вы понимаете, что я имею в виду. Я бы не поменяла Слидон ни на какое другое место.»
Настало время расставаться. Когда они вернулись к машине Генри, он услышал музыку, звучащую с чердака; это было похоже на Брукнера10, Четвертую Симфонию, в тональности ми-бемоль мажор, не его вкус, но верный признак того, что Дейвид в поисках вдохновения, поэтому он решил, что лучше не подниматься наверх. Он неуклюже просунул пакет, который он оставлял в конце каждого месяца, во внешний карман Коры. Это всегда был несколько неудобный момент, хотя он пытался быть ловким, подобно фокуснику, вытягивающему игральную карту, обычно сопровождая свои действия каким-нибудь дурацким замечанием, скороговоркой произносимым как бы между прочим — эти молодые люди были горды, но им нужно жить. В этот раз он сказал:
«Здесь немного семян для вашего сада.»
Но Кора не улыбнулась. Ее лицо, с высокими скулами и видимыми под кожей венами и слегка впалыми щеками, приобрело странное выражение. Ветер увлажнил ее темно-коричневые глаза и бросил черный локон на ее бровь.
«Вы так добры к нам, особенно ко мне. Вы так много сделали для меня...» Она не могла продолжать. Внезапно она подошла к нему ближе и неуклюже прижалась своими теплыми губами к его холодной щеке.
Когда Генри возвращался в серые сумерки Хедлстона, не спеша — не было необходимости спешить, мысль об этой неожиданной ласке согревала его на протяжении всего пути домой.


1 город в Великобритании, административный центр графства Стаффордшир
2 венгерский композиторпианист и музыковед-фольклорист. 
3 один из старейших колледжей Оксфордского университета.
4памятник арабской литературы
5даффодилами, как правило, называют нарциссы с длинными стеблями, но так могут быть названы и все разновидности этого цветка.
6английский поэт; известен прежде всего своими переводами четверостиший Омара Хайяма
7Омар Хайям в переводе В.Державина.
8Джон Рёскин  —писательхудожник, теоретик искусства,литературный критик и поэт.
9литературный журнал, издающийся в Париже с 1672 (с перерывами).


10Брукнер, Антон - (нем. Anton Bruckner4 сентября 1824АнсфельденВерхняя Австрия — 11 октября 1896Вена) — австрийский композиторорганист и музыкальный педагог, известный в первую очередь своими симфониями, мессами и мотетами.

середу, 23 травня 2012 р.

Глава 8. Садиба.


Глава 8.

Садиба.

Прийшла весна, і в парк дійсно прийшло життя. Всі матері повиходили зі своїми колясками і гуляли з ними або ставили їх попід деревами. Літні чоловіки винесли свої шахи і доміно і грали в серйозні ігри. Скоро мали зацвісти білі і рожеві квіти. Воркували голуби, горобці билися за крихти, які кидали їм матері, і стара качка, як звичайно, збудувала своє гніздо на острові посеред маленького ставка. Всюди бігали школярі, і їхні повітряні змії ширяли високо в небі.
На ігровому майданчику теж було повно дітей. Вони співали, їздили на велосипедах, ковзали на роликах і копали. Жінка, яка відала майданчиком, не мала і миті спокою. Весь час вона за щось шпетила дітей, особливо хлопців, які кидались піском в очі один одному.
Я б не помінялася з нею і за тисячу фунтів”, казали всі матері.
В маленькому гаю за тенісним кортом трава була вже зелена. Діти бігали крізь той гайок, подивитись, чи вже приїхали фургони з травневим ярмарком. Так що в кожному кутку парку щось відбувалось.
Мама і тато рідко коли виходили за межі кварталу чи вулиць довкола парку, хіба що по дорозі на роботу. Тато спускався до залізниці, яка була приблизно в милі в напрямку річки, і коли мама працювала, вона їздила на автобусі прибирати свій офіс. По вечорам тато ходив до “Півня” випити кухоль пива й поговорити з друзями, але мама не мала навіть такої можливості. До того часу коли вона готувала чай, закінчувала прання,пришивала кілька ґудзиків, відправляла дітей спати і була рада сама піти спати.
Так що для неї було великою подією, коли два чи три рази на рік вона їздила в гості до батьків, у яких був невеликий город неподалік Лондона, продажем овочів з якого вони жили. Іноді, коли вона їхала в суботу, вона брала з собою когось з дітей, щоб похвастатися ними перед бабусею, але це було не часто, оскільки коштувало грошей.
Одного разу, коли Лен одужав, а мама все ще була дома, вони з Еллі поїхали до бабусиної садиби разом. Мама весь тиждень виглядала такою втомленою, що Еллі боялася, вона не зможе поїхати, і Еллі постійно поглядала на маму, подивитись, як вона, зі страху, що поїздку буде відкладено.
Нема чого дивитись на мене кожні дві хвилини, Ґлорія”, трішки сердито сказала мама. “тому що я не цукор і не розтану до суботи”.
Отже, ми дійсно їдемо?”
Звісно. І ти краще вимий своє волосся, випери найкращі рукавички, і приготуй панчохи. І запам'ятай, Ґлорія, я не візьму тебе, якщо ти одягнеш свої штани. Це годиться тут, але не сподобається бабусі. Ти одягнеш спідницю!”
Увечері в п'ятницю в квартирі була жахлива метушня. Мама і Еллі мили своє волосся і готували все для поїздки. Нарешті мама сіла перед електричним комином і стала давати Дорін вказівки, як спекти пиріг, який вже був майже готовий.
Я поставлю його в піч перед тим, як піти, і навіть ти, Дорін Бернерс, з цим впораєшся”. (Всі знали, що Дорін терпіти не може домашню роботу будь якого сорту). “Втім”, вела далі мама, “мені шкода чоловіка, який тебе пошлюбить, бідолашний хлопець”.
Я не збираюсь одружуватись”, сказала Дорін сердито, тому що вона теж хотіла поїхати до дідуся і бабусі. “Мама, я вже так довго не була в садибі”.
Коли ти їздила останнім разом, тебе нудило в автобусі”, відповіла мама, повертаючи до комину інший бік голови.
Але тепер я старша”, заперечила Дорін.
Це не означає, що твій шлунок став сильніший. Згадай-но “одинадцять з половиною”! Ні, Дор, цього разу я не можу ризикувати. Будь розумницею, залишайся дома”.
Еллі на ніч повішала весь свій одяг на стілець, щоб бути готовою на ранок: її найкращу куртку, коричневу сукню, чисту спідницю, панчохи, рукавички і добре вичищені туфлі. Автобус від'їжджав від “Півня” о десятій, тому не можна було гаяти часу. Тато все ще не працював по суботам, тому він міг залишитися вдома і наглянути на Леном і приготувати обід.
Був перший справжній весняний день, коли мама і Еллі йшли крізь парк. Трава пахла свіжістю, птахи співали, сонце яскраво світило. Все це видавалося дивом після довгої темряви зими. Душа Еллі була сповнена радости, коли вона сідала в автобус.
Це був гарний автобус зі зручними сидіннями. Мама сказала: “Можеш сісти біля вікна, Ґлорія, і дивитись навколо, оскільки я завжди одразу засинаю”.
Але Еллі ні на мить не закрила очей протягом всієї дороги, тому що вона так рідко вибиралась з дому.
Коли автобус їхав по дорозі, вона смоктала цукерки, які взяла в подорож, і раділа всьому, що бачила: великим крамницям з бавовняними сукнями, виставленими у вітринах,
квітам на прилавках, собакам, вродливим поліціянтам на перехрестях. Вона трішки подумала про Іззі Вотерса і зацікавилась, що б він подумав, якби вона написала до нього листа, просячи автографа. Коли вона слухала Іззі по радіо, вона забувала всі свої негаразди і почувалась щасливою.
Так, це непогано. Сидиш і нічого не треба робити”, сказала мама, її очі закрились, а голова схилилась вбік на плече Еллі. Незважаючи на завите волосся і помаду, мама мала доволі втомлений вигляд, коли спала.
Автобус їхав і їхав, аж допоки не зупинився в селі Вічвуд. Мама і Еллі вийшли, почуваючись дослідниками, що прибули до якогось далекого і дикого краю. Еллі вважала Вічвуд глибокою глушиною, тому що ніколи не мешкала поза Лондоном, ніколи не покидала його, за винятком поїздки на день до моря. Але сказати по правді, це село було майже передмістям.
Мама йшла попереду, з трудом йдучи на туфлях з високими підборами, по вуличці, що вела до садиби. Еллі йшла поряд, виглядаючи цього разу охайною школяркою в спідниці.
В кінці вулиці стояла стара садиба. Перед нею був гарний сад, повний весняних квітів, а позаду — город з акуратними рядками ранніх овочів. Перед дверима квітувала вишня, а на кам'яних ступенях сиділа чорна кицька.
Як тут чудово!”, вигукнула Еллі. “Я вже забуло, яке все тут миле”. І вона підстрибнула.
Дивись, веди себе пристойно”, нервово сказала мама. І сама нічого не бери, чекай, поки тобі запропонують”.
Вони відчинили хвіртку і пішли по стежці до садиби. Бабуся відчинила двері. Вона виглядала як завжди: в охайному коричневому жакеті, чорній спідниці, поверх якого був одягнений великий білий фартух. Її тонке сиве волосся було гладенько стягнуто в жмут на потилиці; але вона не видавалася схожою на справжню літню жінку, тому що була жвавою і веселою.
Гарно витріть ноги”, сказала вона, “і заходьте. Вітаю, Марджорі”, вона поцілувала маму і повернулась до Еллі. “Батечки, як виросла Ґлорія! Вона практично молода жінка. Хоча чому б було не назвати її Мері чи Кейт, чи дати якесь інше скромне ім'я, я не знаю. Ґлорія!”, пирхнула вона. “Одного цього досить, щоб дівчинка загордилась”.
Мама розсміялася. “Не хвилюйся. Вона й так надто високої думки про себе”.
На вас чекає чашка чаю. Думаю, ви з задоволенням вип'єте одну”. І бабуся повела їх у будинок.
Мама, яка дуже любила читати жіночі журнали, які офісні друкарки викидали в сміттєві кошики, обладнала свою кухню за останнім словом моди. Вона обклеїла чотири стіни двома ріжними шпалерами, а занавіски придбала иншого стилю, так що в цілому кухня справляла дещо химерне враження. Але бабусина кухня дуже відріжнялася. Ніхто не осучаснював садибу і тому кухня виглядала, як багато років тому. Вона не мала якогось особливого кольору. На стінах було розвішано малюнки і порцелянові тарілки, а полиці являли собою справжній музей маленьких прикрас. Але найкращим з усього, звісно, була шкляна тростина, заповнена тисячами цукерок, рожевих і білих. Із самого раннього дитинства Еллі хотіла мати ту тростину.
Після того як бабуся розпитала про здоров'я всієї родини, вона глянула на маму у сказала Еллі: “Зараз ідіть, місс, знайдіть вашого дідуся і скажіть йому, що його чай буде готовий за десять хвилин”.
Еллі знала, що бабуся хоче погомоніти з мамою, тому вона схопилася, пробігла крізь маленьку кімнату, де бабуся готувала на старій гасниці, і вибігла у великий сад позаду будинку.
Було справжнім задоволенням гуляти по такому гарному, охайному саду. Бабусь працював у саду і його старий брунатний одяг був одного кольору з землею.
Лишеньки, та це ж наша Ґлорія!”, вигукнув дідусь, і поцілував її. Від нього пахло землею і тютюном. Він був літньою людиною, але його зморшкувате обличчя було рожеве і він постійно посміхався. Це від нього мама успадкувала свою веселу вдачу, яку вона передала Еллі. “Чому ти так довго не приїжджала побачити свого старого дідуся?”, спитав він. “А ти все ростеш і гарнішаєш. Хлопці липнутимуть до тебе, як бджоли до меду.” Він щипнув її руку.
Вони сказали, що чай буде готовий за десять хвилин”, сказала Еллі, в який уже раз усвідомивши, наскільки їй подобається її дідусь.
Літній чоловік посміхнувся. “Це означає, що жінки не хочуть нашої присутности зараз. Вони хочуть посекретничати. Ходім. Я покажу тобі сад і нарву для тебе гарний букет квітів”.
Дідусь і Еллі повільно пішли по садовій стежці, і він розповідав їй про все, що вона бачила, і про те, як багато він має негараздів з усима видами шкідливих комах, і Еллі дуже здивувалась, дізнавшись, як багато гидких створінь у цій країні.
У місті є лише блощиці і мухи”, сказала вона.
Я б одразу впав і вмер, якби мені довелось жити в смердючому старому місті”, сказав дідусь.
Коли вони повернулись, мама і бабуся, очевидно, вже набалакались. Вони сиділи біля вогню з чашками в руках, готові прийняти дідуся і Еллі.
Ви витерли ноги і зачинили чорний хід?”, спитала бабуся.
Еллі сказала “так” і сіла на маленький стільчик біля вогнища, почуваючись якоюсь хрестоматійною героїнею, а зовсім не Ґлорією Алілуя з будинку Магнолія. Бабусі кожному могла прищепити гарні манери!
Поки дорослі розмовляли, Еллі розглядала все довкола, дивуючись, як сильно їй до вподоби садиба. Здавалося, що вона стоїть тут вічність, і бабуся з дідусем не мешкали де інде. У міських квартирах люди завжди рухались і змінювались, але все це, можливо, тому, що під ними нема шматка справжньої землі. “Думаю, якби я виростила квіти, я б ніколи не пішла і не полишила їх. Тут так тихо, ніхто не кричить, як у квартирах. Я б хотіла тут мешкати”, казала собі Еллі.
Перед обідом бабуся відвела своїх відвідувачів нагору, щоб вони причепурилися, і принесла їм трішки води, щоб мама і Еллі могли вмитись. У садибі водогону не було.
У них був гарний обід: свинина і овочі з городу, а потім вони пили міцний чай з яблучним пирогом і сметаною. Коли вони наїлися і відпочивали перед миттям, Еллі наважилась спитати про шкляну тростину.
Я подарував це твоїй бабусі”, сказав старий садівник, посміхаючись всим зморшкуватим обличчям. “Я придбав це на травневому ярмарку”.
Раптом бабуся теж розсміялася і цієї миті вона виглядала зовсім молодою. “Це було тоді, коли я працювала доглядачкою в маєтку”.
Ану, розкажи Ґлорії цю історію”, вигукнула мама, яка після їжі і відпочинку виглядала значно краще. “Мені подобалось слухати її, як я була дівчинкою”. І тоді було розказано історію кохання бабусі і дідуся.
Бабуся працювала нянькою у великому будинку в Сасексі — маєтку — і дідусь влаштувався туди садівником. Обидва вони тяжко працювали з рання до ночі. Служницям не дозволялося мати залицяльників. Їм навіть не дозволяли розмовляти зі слугами-чоловіками у маєтку.
Але дівчата мали проводити всередину садівників, що приносили фрукти, овочі чи квіти”, сказала бабуся, “хоча старша нянька спустила б з нас, дівчат, шкуру, якби побачила, що ми розмовляємо з ними, і ось так я познайомилась з ним”, вона кивнула головою на свого чоловіка.
Дідусь хихикнув. “Твоя бабуся була гарна дівчина. Я співав у церковному хорі і звик бачити служниць, які ходили до церкви. Вони одягали скромні чорні капелюшки без жодної квітки на них. Коли я помітив твою бабусю, я раз чи два розмовляв з нею в саду. Якби старий Спрот, старший садівник, побачив нас, він би мені всипав перцю.
Втім”, вів він далі, “ані старий Спрот, ані старша нянька не могли заборонити ярмарок, що проходив у місті, і коли був вихідний Ґерті, я зустрів її там.
Бабуся перебила його. “Сміливо прийшов і запросив мене покататись на конях. Подумати тільки!”
І ти погодилась?”, спитала Еллі.
Погодилась, тільки пізніше”, сказав дідусь. “Це було після того, як вона побачила цю тростину. Я сказав їй: “Тепер, моя дівчино...”
Годі”, різко сказало бабуся, але при цьому вона зашарілася.
В будь-якому випадку, я купив їй цю палицю, хоч вона й казала не робити цього”.
Як же я могла віднести її додому? Старша нянька спитала б мене, де я дістала цю річ!”
Потім ми пішли до ворожки”.
Тепер, Берте, дійсно годі”
І знаєте, що сказала ворожка?”, вів далі дідусь з посмішкою, не звертаючи уваги на слова бабусі. “Ворожка, справжня циганка, з золотими кільцями у вухах, сказала твоїй бабусі: ”Твій молодий чоловік, моя дівчино, їздить високим конем. Так я вперше дізнався, що твоя бабуся зналася з нашим конюхом”.
Я ніколи не зналася з ним”, заперечила бабуся.
Дурненький хлопець, він був надто високої думки про себе”, сказав їй дідусь. “І потім”, продовжив він, “циганка, посміхаючись, сказала Ґерті: “Так, моя дівчино, твій молодий чоловік їздить високим конем, але ти з ним не одружишся. Чоловік, який пошлюбить тебе, вдарить тебе великою палицею”. “Ні, такого не буде”, крикнула твоя бабуся, “жоден чоловік ніколи не битиме мене”. “Хіба?”, сказав я, взяв шкляну тростину, про яку вона вже забула, і вдарив її! Всі ми розсміялися. Коли тієї весни старий садівник помер, я отримав його садибу, ми одружилися і живемо тут, відколи сюди переїхали.
В автобусі, по дорозі додому, мама спитала: “День сподобався?”
Так”, вигукнула Еллі. “Знаєш, мамо, я б хтіла жити в бабусині часи. Це звучит так романтично, навіть не бути допущеною зустрітися зі своїм судженим і таке инше”.
Це була важка праця за низьку платню”,сказала мама.”Але ось що я маю сказати тобі, Ґлоріє. Я чекала, доки не стрінуся з бабусею, але ти маєш взнати рано чи пізно. Наступного місяця я збираюсь на операцію, так що ти і тато маєте якось справитись. Я все відстрочувала і відстрочувала її, але тепер лікар заказав мені ліжко у шпиталі”.
Мамо”, крикнула Еллі, відчуваючи, що світ навколо неї раптом став сумний і похмурий. “Як довго тебе не буде?”
Десь місяць. Я знаю, ти зробиш все можливе, і тато тобі поможе.”
З тобою все буде гаразд, чи не так, мамо?”, з відчуттям страху спитала Еллі, раптом відчувши небезпеку.
Звісно, так. У мене нічого серйозного. Я буду цілком здорова”, вигукнула мама і розсміялася своїм звичним, веселим сміхом.





понеділок, 14 травня 2012 р.

Арчибальд Джозеф Кронин. Северный Свет. Часть І. І.


I

В тот сырой февральский вечер часы церкви Св.Марка показывали девятый час, кагда, как обычно, Генри Пейдж пожелал доброй ночи Мейтленду, своиму заместителю, и вышел из здания Северного Света. Передовица на понедельник задержала его дольше, чем обычно — даже с его двадцатилетним опытом он набирал не очень быстро, и тот необычный звонок от Вернона Сомервилля задержал и отвлек его.
Его жена брала машину, и он собирался возвращаться домой пешком — в последнее время доктор Бард убеждал его делать больше умеренных упражнений — но теперь, беря во внимание время, он решил ехать трамваем.
Так как был субботний вечер, немного людей было вокруг Съестного Рынка — старой, торговой части Хедлстона, сплетения узких поворотов и проходов, кторые сходились на площади Виктории, где на части террасы, спроектированной в стиле Адамов (известные британские архитекторы 18 века:http://en.wikipedia.org/wiki/John_Adam_(architect)http://en.wikipedia.org/wiki/Robert_Adamhttp://en.wikipedia.org/wiki/James_Adam_(architect)), что выдавала время своей постройки в восемнадцатом веке патиной, образованной действием дыма и погоды ушедших лет, размещались офис и типография Пейджа. Свободные от движения, эти мощеные улицы так резко утихли, что его шаги эхом отдавались по аллее позади него, древний квартал больше, чем обычно в это время, казался Пейджу надежным сердцем этого древнего королевского нортумбрийского города, где жили и работали пять поколений его семьи. Инстинктивно он глубоко вдохнул влажный и слегка терпкий воздух.
Он пршел на главную улицу напрямик через Деканов Конец. На остановке очереди не было, трамвай из Вутона был наполовину пуст. Ремесленник с набором инструментов на поясе, мужчина лет шестидесяти, в очках со стальной оправой, читал его редакторскую статью, держа газету у тусклой лампочки на углу, его губы шевелились при чтении. Он явно пропустил футбольный матч из-за переработки, и Генри подумал: есть еще порох в пороховницах. Хотя у него не было иллюзий о его стиле — его сын Дейвид был склонен смеяться с его объявлений — он находил приятное тепло в мысли, что ему иногда удавалось достичь влияния на обычных горожан, по отношению к которым он испытывал чувство глубокой ответственности.
На Ханли Драйв он вышел. Виллы на этой улице, все построенные из красного песчаника из Элдонского карьера, мало чем отличались друг от друга, все они имели фронтоны, сделанные наполовину из дерева, но вход в его дом был обезображен двумя тяжелыми гнутыми чугунными колоннами с тисненным в золоте гербом Хедлстона — тремя серебрянными ласточками на лазурном фоне. Пейдж не любил показуху любого рода; но, дважды бывши мэром города, он чувствовал себя обязанным подчиниться обычаям и принять эти громоздкие напоминания лет его службы.
В саду, в котром он проводил большую часть своего досуга, занимаясь гончарным делом, проявлялись первые обнадеживающие признаки весны. Не спеша поднявшись по ступенькам, он закрыл дверь на щеколду. В зале, повесив пальто, он на минутку прислушался и был успокоен отсутствием звуков социальной активности. Он зашел в столовую, где для него был оставлен набор, и, почувствовав под ногами ковер, позвонил. Через некоторе время высокая костистая женщина с чистым лицом и красными, обветренными руками, одетая только в черное, принесла ему несколько ломтей баранины, картошку и капусту, встала, наклонив голову в сторону, перед тем как заметить с легким подъемом уголка рта и критичностью, которая за двадцать лет стала отличительной особенностью ее службы:
«Боюсь, его немного передержали в печи, мистер Пейдж».
«Я попробую», сказад Генри.
«Я могла бы сварить Вам пару яиц», после паузы предложила она.
«Не беспокойтесь, Ханна. Лучше принесите мне немного печенья и сыр».
Незаметно она посмотрела на него с иронической симпатией, взглядом привелегированного слуги, знающего, что домохозяйство обязано всем его предусмотрительности, скромности, экономии, тяжелому труду, и выражающий, помимо жеманства и нравоучительности, точную оценку характера своего работодателя.
В том, что еда остыла, Генри винил только себя — никто не мог подавать пищу вовремя при таком нерегулярном режиме, как у него, и он давно принял решение, что ужин должен быть ровно в семь. В любом случае, сегодня вечером он не был особо голоден. Он съел Чеддар и сухари, а когда Ханна принесла его тапочки, пошел в библиотеку, как обычно делал, перед тем как пойти в свой кабинет на верхнем этаже работать.
На Алисе, его жене, было все еще одета ее шляпа с пучком вишневого цвета, в которой она ходила на играть в бридж. Она имела привычку рассеянно сидеть в том самом виде, в котором она пришла с улицы, иногда даже держа в руке, на котроую была надета перчатка, сложеный зонтик. Алиса была на софе с Дороти — они решали кросворд. Для Пейджа было удовольствием видеть дочь дома - с тех пор как она начала ездить в Тайнкасл на ее курсы исскуства, она отсутствовала дома слишком часто и слишком поздно для шестнадцатилетней девушки, только что закончившей школу.
«Папа», не поднимая взгляд, пожаловалась она, когда он вошел, «твои кроссворды не в тему».
«Они расчитаны на умеренно образованных людей». Нагнувшись, Пейдж разжег огонь, котрому позволили угаснуть. «В чем проблема?»
«Полинезийское имя Роберта Луиса Стивенсона»
«Попробуй Туситала... и если бы ты как нибудь прочитала книгу, ты могла бы знать о нем больше».
Она тряхнула волосами, стянутыми в слишком большой «конский хвостик».
«Клянусь, ты подсматриваешь ответы в оффисе. И я видела его фильм - Сокровище острова1
Генри молчал, в очередной раз удивляясь, как его дети могли оказаться такими разными — Дейвид такой одаренный и старательный, Дороти сущий ветрогон. Он пребывал в надежде, что однажды она станет более домашней. Его жена сказала:
«Дорри сегодня пригласили на совместный просмотр телевизора у Уэзерби». В изысканной манере Алиса произнесла имена их нынешних кумиров: сэра Арчибальда Уэзерби, банкира, и его жены Элеоноры, приятельницы Алисы.
«Конечно, но...», Генри взглянул на часы. «Уже почти десять».
«Не будь букой, Генри. Если ты не даешь ребенку возможность устраивать телевизионные вечеринки дома, ты не можешь запретить ей ходить в гости».
Дороти была уже на пути к выходу. Когда она вышла, он уже не мог возразить.
«Она отбилась от рук. Почему, Бога ради, ты позволяешь ей ездить в ту чертову школу иссукств. Эти дети ничего там не делают, только сидят в кафе Тайнкасла, сплетничают и пьют кофе, если не проводят свое время в кинотеатрах... Ты знаешь, что у нее нет ни капли таланта».
«Может быть. Но там она встречает прерасных молодых людей... некоторые из них из лучших семейств страны. Сын леди Аллертон в секции Дорри... и девочка де Кресси. Это очень важно. В конце концов, мы же не хотим еще одного несчастья, не так ли, дорогой?».
Так как Генри не ответил, она отложила кросворд и взялась за рукоделие. Скоро, не оставляя работы, она начала перечислять вечеринки, на которых она была, описывать тех, кто там присутствовал, платья, шляпы, перчатки, разнообразные прически, поэма, во время которой, как знал Генри из долгого опыта, он мог закрыть уши, создавая лишь видимость заинтересованного слушателя. Его все еще занимал тот телефонный звонок от Вернона Сомервилля. Он привел его в растерянность. Он был коротко представлен Сомервиллю на журналистком банкете в Лондоне — его три года назад проводила Благотворительная Ассоциация Издателей Прессы. Пейдж не мог представить себе, что такая важная особа можеть помнить о таком малоизвестном провинциальном редакторе как он, или, во всяком случае, что позиция Северного Света может быть оценена так благосклонно. Владелец Утренней Газеты должен был бы придерживаться противоположного взгляда.
«Генри, ты слушаешь?»
Пейдж спохватился. «Извини, дорогая».
«Ты очень невежлив...»
«Это правда», извинился он, «просто кое-что занимает мое внимание».
«Занимает? Бога ради...что?»
Как правило, Генри никогда не обсуждал свои рабочие дела дома. В первые дни своего брака он поступал так, и это приводило к весьма странным последствиям, но этим вечером он чувствовал потребность кому-то довериться.
Он осмотрел Алису, с ее худощавой фигурой, со светлым, слегка веснушчатым лицом, поблекшим, но все еще привлекательным, идущим к ее волосам цвета песка. Ее туманные голубые глаза, посаженные на узкой голове под бровями, изогнутыми будьто в постоянном удивлении, были направлены на него с вопросительным интересом, взглядом женщины, которая старается относиться к своему мужу с долей терпения, несмотря на испытания и разочарования, которые, на протяжении двадцати лет брак, она считала навязанными ей мужем.
«Представь себе, сегодня мне поступило предложение относительно газеты».
«Предложение? Купить ее?», она села, ее вишневые цветы дрожали, вечеринка была забыта. «Как интересно? Кто это был?»
«Сомервилль из Утренней Газеты».
«Вернон Сомервилль? Он был женат на Бланш Джиллифлауэр, они расстались год назад». Сведущая в генеалогии, отношениях и семейных событиях згаменитостей, Алиса на миг задумалась, а потом произнесла с надменным акцентом ее родного Морнингсайда — лучшего района Эдинбурга, который всегда усиливался в ней в наиболее важные моменты. «Генри, это потрясающая новость. Сколько он...?»
Она благоразумно прервалась.
«Дорогая, поскольку я не принял предложение, у меня нет возражений, чтобы ты знала. Пятьдесят тысяч фунтов».
«Господи! Ну и сумма!». Ее взгляд стал мечтательно отсутствующим. Только подумай, что бы мы могли сделать с ней... путешествие... повидать мир. О, Генри, знаешь, я всегда хотела увидеть Гавайи».
«Извини, дорогая, Гавайи подождут».
«Ты имеешь в виду, ты не примешь предложение?».
« У Сомервилля уже есть три издания — тот вульгарный еженедельник и Воскресный Аргус в дополенение к Утренней Газете. Не могу понять, зачем ему нужно еще. Кроме того, он» - Генри сдержался - «слишком много позволяет по меркам нашей маленькой газеты».
Наступила пауза.
«Но это выглядит такой возможностью», возразила она, откладывая рукоделие и принимая легкий, убедительный вид. «Ты знаешь, как ты задерживаешся. И доктор Бард постоянно напоминает тебе о твоем давлении и о том, что такой режим не для тебя».
«Ты бы хотела, чтобы я вышел на пенсию? Может быть, переехать на виллу в Торк? Я был бы невыразимо несчастлив».
«Я не имею в виду вообще уходить от дел. Ты еще сравнительно молод, и мы не должны на всю жизнь застрять в этой провинции. С твоим влиянием ты мог бы легко получить должность... скажем, в ООН».
«Запереться в этой Вавилонской Башне? Никогда».
«Но, Генри... Я не думаю о себе, хотя ты знаешь, как я устала от Хедлстона и всех его жителей. Не стоит ли принять во внимание... этот шанс? Знаешь-ли, ты никогда не используешь свои возможности».
Пейдж покачал головой, игнорируя это упоминание о уже слышанной и в целом справедливой жалобе о том, что, «если бы он действительно попытался», он мог бы сохранить за собой рыцарское звание после окончания второго срока пребывания в должности мэра.
«Вся моя жизнь — в этой газете, Алиса. И мне кое-что таки удалось сделать».
«Дейвид можеть принять дела».
«Не будь смешной, Алиса. Если Сомервилль приобретет газету? Он не даст и взглянуть. И ты знаешь, как я полагаюсь на Дейвида... однажды он поправиться».
«Но... пятьдесят тысяч фунтов...»
«Дорогая, если тебя ослепила эта сумма, уверяю тебя, газета стоит как минимум в два раза больше».
На минуту она была ошеломлена.
«Ну», сказала она после паузы, во время которой ее взгляд из разочарованного приобрел знающий вид, слабое подобие той проницательности, с которой ее отец подводил итог свидетельским показаниям в Высшем Суде Эдинбурга, но который в Алисе был так наивен, что это тронуло Генри. «Может быть, если ты повременишь, он предложит больше».
«Нет, Алиса», сказал он мягко. «Я уверил его, что не продам никогда».
Наступила тишина. Она вернулась к рукоделию, вновь и вновь обдумывая новость. Она пока точно не знала, что делать, и была взволнована и раздосадована позицией, занятой Генри. Продолжительность и напряженность этого молчания — такого чуждого для обычно столь раговорчивой Алисы — выражающие досаду взгляды, которые она время от времени бросала на него, сдерживание чего-то, что она считала недопустимым, все это было, как всегда, знаками отчуждения.
Генри тоже был раздосадован на себя. Опыт должен был научить его тщетности открывать сердце Алисе. Его привела к этому какая-то неудовлетворенная потребность души, и как всегда — тот же самый результат, отсутствие понимания и согласия, так что он был неудовлетворен и огорчен, как купальшик, который хотел освежиться в прохладной воде, но обнаружил, что залез в слишком мелкий пруд.
Наконец она быстро проговорила:
«Завтра ты поедешь в Слидон?»
«Конечно... Конец месяца. Ты тоже поедешь?»
Она покачала головой. Он знал, что она откажется. Супружество Дейвида не удовлетворило ее; остатки мучительного чувства разочарования, последствия разрушенных амбиций, вот что в частном разговоре она называла «несчастьем». Ее хорошим качеством было то, что она всегда хотела лучшего для своих детей, и Кора, которая, по мнению Генри, была наилучшей, какой только может быть женщина, не удовлетворяла взыскательным требованиям, которые она предъявляла к жене своего сына. Шок первой встречи, когда Дейвид неожиданно появился под руку с незнакомой молодой женщиной, высокой, бледной и немного испуганной, прошел, но все еще оставались трудности и возражения — например, слово «вульгарная» хоть и не произносилось, выглядело это как чрезвычайные усилия со стороны Алисы. От волнения, причиной которого был Генри, она неожиданно воскликнула:
«Хотелось бы, чтобы ты попытался почаще вытягивать из в город. Давай возмем их на танцы или на концерт. Чтобы их увидели с нами. А то знаешь, люди всякое говорят. Это так неестественно, жить в такой глуши. Боюсь и подумать, какого мнения об этом наши друзья».
Он благоразумно сдержался от очевидного ответа.
«Хорошо, дорогая. Я упомяну об этом».



1Дороти имела в виду Остров сокровищ